Фыр-фыр-фыр!
Миниатюра, с которой я буду участвовать в конкурсе 22 июня на тему войны.
Грустная.
читать- Ну здравствуй, Лизонька…Здравствуй, родная моя. Наконец-то удалось мне найти тебя.
Маленький седой старичок откашлялся, стряхнул с проржавевшей железной скамейки тополиный пух и мусор, после чего медленно сел и снял шляпу.
Ярко светило солнце, стояла июньская полуденная жара…Старичок вздохнул, вытер со лба пот рукавом потёртого пиджака, усеянного на груди медалями и орденами, и неторопливо заговорил:
- Лизонька…Сколько ж лет-то прошло…Шестьдесят пять лет…Как сейчас помню…Февраль сорок третьего, я – девятнадцатилетний младший сержант, безусый мальчишка…Прибыл я в 206ю мотострелковую дивизию, и в этот же день случился бой за высоту 116, ту, что в Сталинградской области. Ох, долго бились мы, Лизонька…Погибло много славных ребят. Едва не положили меня там немцы проклятые. Жив остался, да Ванька, друг мой, вместе в политехническом учились, полёг тогда. Взяли высоту, потом и кровью взяли. Эх…Потом было затишье. Знаешь, как перед бурей было: небо, серое-серое, зловещая тишина… Снег бурый под ногами лежал, кровью залитой весь…Ни птица не крикнет, ни пули не просвистят. Сидели мы с ребятами в землянке, грелись… Тулупов не хватало на всех, сидели, как цуцыки, прижавшись друг к другу, согревались чаем кипячёным да рассказами о доме…Вспоминали матерей, сестёр, девчушек любимых…И я свою Машу вспоминал. Ушла она далеко на фронт, была в Киеве, когда наши войска его оставили…Билась, моя девочка, так храбро билась! Писала мне письма, а по осени пришла весточка от ее боевой подруги…Пала смертью храбрых Марьюшка моя. Я плакал, Лизонька…Знаешь, я впервые в жизни заплакал тогда. Был под Куйбышевом, ждал распределения. Как раз поутру почту-то и принесли…Эх, Лизонька…Как клял я тот день, и клял войну, и немцев! А потом вот попал туда, под Сталинград, в свою 206ю мотострелковую…
Старик снова откашлялся, сморгнул с глаз слезинку, после чего снова тихо продолжил:
- Долго мы в ту ночь говорили с ребятами. Говорили, родным друг друга что напишем, если убьют кого из нас…Тяжкая была ночь. Наутро узнали, что немцы отступили, и выдались у нас тихие, спокойные деньки…Прибыло к нам пополнение, медсанбат да ребятки, целая рота. Помнишь, какое тогда было солнечное, морозное утро? Тогда-то и встретились мы с тобой, Лизонька… Помню твой совсем худой ватный тулуп, платок твой красный…Видать в нём тебя было далеко, белый снег же кругом да деревья посеребренные инеем…Помню еще, как пришла ты с подругой Аннушкой к нам в землянку на чай….Познакомились, и от улыбки твоей так светло, так тепло в землянке стало! Командир наш, Василь Сергеевич, всё заглядывался на тебя…Да что уж там, красивей тебя в дивизии девушек не было. Маленькая, смешная вся, волосы, чёрные, как уголь, и глаза…Какие же пронзительные они были у тебя! Думалось мне тогда..Как же так! Такая девушка, такая хрупкая, нежная, милая – и на войне, с автоматом в руках и санитарной сумкой наперевес! Как хотелось мне тогда забрать тебя, увезти далеко от всех этих ужасов войны, сберечь тебя! Не смотрела ты в мою сторону, Лиза…Мучался, думал, не любишь меня, не нравлюсь тебе…Василь Сергеевич всё ходил за тобой, ребята наши вздыхали только… А я ночами, знаешь, грешно говорить, желал, чтобы отправили его на передовую, или в разведку, дальше отсюда, чтоб не ходил он за тобой! А однажды Василь открылся мне…Люблю, говорит, Лизку нашу… Умереть готов за нее…Лизонька, слова те пророческими стали…Эх…Прошли наши смиренные деньки, и пошли мы в наступление…Убили Василя, пока прикрывал он тебя да раненого бойца…Погнали тогда мы немцев, ох как погнали! Мстили, тварям, за командира, за подругу твою, Аннушку, осколком снаряда ранило ее… Так и не узнала ты, Лиза, как любил тебя Василь…
Снова затишье настало. Долгое затишье было, март наступил…Помнишь, Лизонька, как пели мы с тобой вместе хорошо? Праздник был, к награде меня представили, орден Боевого Красного Знамени вручили…Эх, хорошо тогда сидели мы, ребята, девчата, в избе, пели, шутили, танцевали…Будто и нет войны никакой…Сенька, связист наш, на баяне наигрывал, белый танец объявил, смешной какой.. Девушек-то пятеро всего было, а нас, ребят, двенадцать…И тут подошла ко мне ты, Лиза…Затрясло всего меня, как сейчас помню, я ведь танцевать-то не умел, по танцам в мирное время не бегал…А ты улыбнулась, так ласково, повела меня на середину, взяла за руку, и покружила меня, неторопливо, по избе, и счастлив я был, как никогда раньше. Тогда-то и понял я, Лиза, окончательно, что чувства у меня к тебе нешуточные…А ты всё смеялась, улыбалась, разговаривала…Долго мы все тогда не расходились, помню, уже светало, как решили по кроватям разойтись. Говорили мы, Лиза, помнишь? Помнишь, рассказывала ты, как мать и отца твоих расстреляли на глазах твоих? Спряталась под кроватью ты, не нашли немцы тебя…Выходила тебя старуха соседка, и едва стукнуло семнадцать тебе, ушла ты на фронт…Ранена была, в госпитале лежала, едва пришла в себя – снова на фронт, в самую гущу попросилась, под Сталинград… Такая маленькая, но такая храбрая девочка…
Любовался тобой я, Лизонька, дорогая моя… Но в ту памятную ночь не сказал тебе ничего о чувстве своем. Смотрел только в глаза твои, серые, такие тёплые глаза, но смолчал…
А потом – снова наступление. Бой был за хутор Вертячий…Ох, какой же тяжкий был бой…Бегу, спотыкаясь о мёртвых наших ребят, пули свистят, оглохший, вижу, как подкрепление сзади наступает…Вдруг – словно обожгло колени мне, не держат ноги – падаю наземь…Кричу озверелым, охрипшим голосом: «Вперед, братцы!», чую – ног нет, нет ног! Встать не могу!
Старичок замолк, задумался. Птицы над головой его кричали, а тёплый летний ветер колыхал седые пряди волос.
- Не помню, что было после, Лиза…Очнулся я в медсанбате, наступление уже кончилось, мы снова отвоевали хутор…Я был жив…Ранило меня в колено, да ничего, прорвался, хотел воевать!…С еще большей ненавистью и остервенением воевать хотел!
Спрашивал, где ты, да девчата отвечали, мол, занята, перевязываешь раненых …В глаза мне не смотрели, потом и вовсе на мои расспросы не отвечали… Не заглядывала ты ко мне день, второй… И понял я – случилось что-то.
Пришёл Сеня, связист наш, навестить меня в госпиталь на третьи сутки. И я узнал правду, Лиза…
Как страшный сон, минуту вспоминаю, как потемнело в глазах, едва услышал я эти слова…
«Юра…Ты держись только. Погибла Лизонька наша.»
Как в полусне, слушал я рассказ товарища о том, что тогда случилось…
Увидела ты, что подстрелили меня, что упал я рядом с окопом…Поползла ко мне, перевязала меня…Сознания во мне уже не было, не видел я уж ничего, в голове помутилось от боли…Взвалила ты меня на плечи, и волоком потащила к медсанбату, протащила без малого триста метров…Тут обстрел начался, закрыла ты тело мое своим…Так и лежала, пока не кончилась атака…Подоспели санитары, да поздно. …
Меня вытащили, выходили, жив я, как видишь, родная моя Лиза… Бог один знает, почему так случилось, что не я, а ты…Почему ты?!
Не знаю, любила ли ты меня, Лиза…Спасла ли из долга, из любви ли…
Наконец нашёл я тебя, дорогая моя, славная девочка…И ты знаешь…Не смогла никакая другая женщина затмить тебя после, никакой другой не удалось занять мое сердце.
Живу один, всё вспоминаю войну, и тебя, Лизонька моя, родная моя.
Спи спокойно.
Юрий Викторович, ветеран Великой Отечественной, Герой Советского Союза, человек, которого не сломила ни война, ни годы одиночества, медленно поднялся со скамейки и, бережно отерев рукой фото на мемориальной гранитной доске, прибитой к большому камню, заплакал. Второй раз за его долгую, трудную жизнь.
(с) Саша Лебедева, 21 июня 2008.
Грустная.
читать- Ну здравствуй, Лизонька…Здравствуй, родная моя. Наконец-то удалось мне найти тебя.
Маленький седой старичок откашлялся, стряхнул с проржавевшей железной скамейки тополиный пух и мусор, после чего медленно сел и снял шляпу.
Ярко светило солнце, стояла июньская полуденная жара…Старичок вздохнул, вытер со лба пот рукавом потёртого пиджака, усеянного на груди медалями и орденами, и неторопливо заговорил:
- Лизонька…Сколько ж лет-то прошло…Шестьдесят пять лет…Как сейчас помню…Февраль сорок третьего, я – девятнадцатилетний младший сержант, безусый мальчишка…Прибыл я в 206ю мотострелковую дивизию, и в этот же день случился бой за высоту 116, ту, что в Сталинградской области. Ох, долго бились мы, Лизонька…Погибло много славных ребят. Едва не положили меня там немцы проклятые. Жив остался, да Ванька, друг мой, вместе в политехническом учились, полёг тогда. Взяли высоту, потом и кровью взяли. Эх…Потом было затишье. Знаешь, как перед бурей было: небо, серое-серое, зловещая тишина… Снег бурый под ногами лежал, кровью залитой весь…Ни птица не крикнет, ни пули не просвистят. Сидели мы с ребятами в землянке, грелись… Тулупов не хватало на всех, сидели, как цуцыки, прижавшись друг к другу, согревались чаем кипячёным да рассказами о доме…Вспоминали матерей, сестёр, девчушек любимых…И я свою Машу вспоминал. Ушла она далеко на фронт, была в Киеве, когда наши войска его оставили…Билась, моя девочка, так храбро билась! Писала мне письма, а по осени пришла весточка от ее боевой подруги…Пала смертью храбрых Марьюшка моя. Я плакал, Лизонька…Знаешь, я впервые в жизни заплакал тогда. Был под Куйбышевом, ждал распределения. Как раз поутру почту-то и принесли…Эх, Лизонька…Как клял я тот день, и клял войну, и немцев! А потом вот попал туда, под Сталинград, в свою 206ю мотострелковую…
Старик снова откашлялся, сморгнул с глаз слезинку, после чего снова тихо продолжил:
- Долго мы в ту ночь говорили с ребятами. Говорили, родным друг друга что напишем, если убьют кого из нас…Тяжкая была ночь. Наутро узнали, что немцы отступили, и выдались у нас тихие, спокойные деньки…Прибыло к нам пополнение, медсанбат да ребятки, целая рота. Помнишь, какое тогда было солнечное, морозное утро? Тогда-то и встретились мы с тобой, Лизонька… Помню твой совсем худой ватный тулуп, платок твой красный…Видать в нём тебя было далеко, белый снег же кругом да деревья посеребренные инеем…Помню еще, как пришла ты с подругой Аннушкой к нам в землянку на чай….Познакомились, и от улыбки твоей так светло, так тепло в землянке стало! Командир наш, Василь Сергеевич, всё заглядывался на тебя…Да что уж там, красивей тебя в дивизии девушек не было. Маленькая, смешная вся, волосы, чёрные, как уголь, и глаза…Какие же пронзительные они были у тебя! Думалось мне тогда..Как же так! Такая девушка, такая хрупкая, нежная, милая – и на войне, с автоматом в руках и санитарной сумкой наперевес! Как хотелось мне тогда забрать тебя, увезти далеко от всех этих ужасов войны, сберечь тебя! Не смотрела ты в мою сторону, Лиза…Мучался, думал, не любишь меня, не нравлюсь тебе…Василь Сергеевич всё ходил за тобой, ребята наши вздыхали только… А я ночами, знаешь, грешно говорить, желал, чтобы отправили его на передовую, или в разведку, дальше отсюда, чтоб не ходил он за тобой! А однажды Василь открылся мне…Люблю, говорит, Лизку нашу… Умереть готов за нее…Лизонька, слова те пророческими стали…Эх…Прошли наши смиренные деньки, и пошли мы в наступление…Убили Василя, пока прикрывал он тебя да раненого бойца…Погнали тогда мы немцев, ох как погнали! Мстили, тварям, за командира, за подругу твою, Аннушку, осколком снаряда ранило ее… Так и не узнала ты, Лиза, как любил тебя Василь…
Снова затишье настало. Долгое затишье было, март наступил…Помнишь, Лизонька, как пели мы с тобой вместе хорошо? Праздник был, к награде меня представили, орден Боевого Красного Знамени вручили…Эх, хорошо тогда сидели мы, ребята, девчата, в избе, пели, шутили, танцевали…Будто и нет войны никакой…Сенька, связист наш, на баяне наигрывал, белый танец объявил, смешной какой.. Девушек-то пятеро всего было, а нас, ребят, двенадцать…И тут подошла ко мне ты, Лиза…Затрясло всего меня, как сейчас помню, я ведь танцевать-то не умел, по танцам в мирное время не бегал…А ты улыбнулась, так ласково, повела меня на середину, взяла за руку, и покружила меня, неторопливо, по избе, и счастлив я был, как никогда раньше. Тогда-то и понял я, Лиза, окончательно, что чувства у меня к тебе нешуточные…А ты всё смеялась, улыбалась, разговаривала…Долго мы все тогда не расходились, помню, уже светало, как решили по кроватям разойтись. Говорили мы, Лиза, помнишь? Помнишь, рассказывала ты, как мать и отца твоих расстреляли на глазах твоих? Спряталась под кроватью ты, не нашли немцы тебя…Выходила тебя старуха соседка, и едва стукнуло семнадцать тебе, ушла ты на фронт…Ранена была, в госпитале лежала, едва пришла в себя – снова на фронт, в самую гущу попросилась, под Сталинград… Такая маленькая, но такая храбрая девочка…
Любовался тобой я, Лизонька, дорогая моя… Но в ту памятную ночь не сказал тебе ничего о чувстве своем. Смотрел только в глаза твои, серые, такие тёплые глаза, но смолчал…
А потом – снова наступление. Бой был за хутор Вертячий…Ох, какой же тяжкий был бой…Бегу, спотыкаясь о мёртвых наших ребят, пули свистят, оглохший, вижу, как подкрепление сзади наступает…Вдруг – словно обожгло колени мне, не держат ноги – падаю наземь…Кричу озверелым, охрипшим голосом: «Вперед, братцы!», чую – ног нет, нет ног! Встать не могу!
Старичок замолк, задумался. Птицы над головой его кричали, а тёплый летний ветер колыхал седые пряди волос.
- Не помню, что было после, Лиза…Очнулся я в медсанбате, наступление уже кончилось, мы снова отвоевали хутор…Я был жив…Ранило меня в колено, да ничего, прорвался, хотел воевать!…С еще большей ненавистью и остервенением воевать хотел!
Спрашивал, где ты, да девчата отвечали, мол, занята, перевязываешь раненых …В глаза мне не смотрели, потом и вовсе на мои расспросы не отвечали… Не заглядывала ты ко мне день, второй… И понял я – случилось что-то.
Пришёл Сеня, связист наш, навестить меня в госпиталь на третьи сутки. И я узнал правду, Лиза…
Как страшный сон, минуту вспоминаю, как потемнело в глазах, едва услышал я эти слова…
«Юра…Ты держись только. Погибла Лизонька наша.»
Как в полусне, слушал я рассказ товарища о том, что тогда случилось…
Увидела ты, что подстрелили меня, что упал я рядом с окопом…Поползла ко мне, перевязала меня…Сознания во мне уже не было, не видел я уж ничего, в голове помутилось от боли…Взвалила ты меня на плечи, и волоком потащила к медсанбату, протащила без малого триста метров…Тут обстрел начался, закрыла ты тело мое своим…Так и лежала, пока не кончилась атака…Подоспели санитары, да поздно. …
Меня вытащили, выходили, жив я, как видишь, родная моя Лиза… Бог один знает, почему так случилось, что не я, а ты…Почему ты?!
Не знаю, любила ли ты меня, Лиза…Спасла ли из долга, из любви ли…
Наконец нашёл я тебя, дорогая моя, славная девочка…И ты знаешь…Не смогла никакая другая женщина затмить тебя после, никакой другой не удалось занять мое сердце.
Живу один, всё вспоминаю войну, и тебя, Лизонька моя, родная моя.
Спи спокойно.
Юрий Викторович, ветеран Великой Отечественной, Герой Советского Союза, человек, которого не сломила ни война, ни годы одиночества, медленно поднялся со скамейки и, бережно отерев рукой фото на мемориальной гранитной доске, прибитой к большому камню, заплакал. Второй раз за его долгую, трудную жизнь.
(с) Саша Лебедева, 21 июня 2008.
@темы: Рассказ, Творчество